Последний день, последние часы Андрея Дмитриевича. 14 декабря 1989 года.
Накануне перед сном читали вслух статью экономиста Селюнина.
— Беспощадный анализ. Неужели Горбачёв не прислушается к этому умному человеку?
Спал хорошо.
Встал в отличном настроении. За завтраком вспомнили Горький.
— Хорошо нам там было.
Андрей Дмитриевич сел за письменный стол. Через два часа положил перед Боннэр исписанные странички.
— Всё! Закончил эпилог к «Воспоминаниям». Прочитай последний абзац.
Она прочитала:
«Люся, моя жена. На самом деле, это – единственный человек, с которым я внутренне общаюсь. Люся подсказывает мне многое, что я иначе по своей человеческой холодности не понял бы и не сделал. Он также большой организатор, тут она мой мозговой центр. Мы вместе. Это даёт жизни смысл».
Она поцеловала его. Слова – лишние.
Около полудня отвезла его на заседание Межрегиональной депутатской группы.
Фото: РИА Новости
Выступили около сорока депутатов. Говорили горячо, страстно, порой безапелляционно, некоторые агрессивно… Андрей Дмитриевич в президиуме. Сидел безучастно, отрешённо склонив голову. Видимо, нездоров.
— Зачем они его мучают? – возмутился офицер охраны. – Эксплуатируют его эти людишки.
К Сахарову подошёл Сергей Аверинцев.
— Андрей Дмитриевич, я прочитал ваш проект Конституции. В статье первой вы формулируете: «Государство гарантирует каждому человек право на жизнь, свободу и счастье».
— Да. Вас что-то смущает.
— Право на счастье государство гарантировать не может. Счастье – это внутреннее состояние человека.
Гарантировать можно честь и достоинство.— Но в американской Конституции говорится о счастье.
— В Конституции США говорится не о счастье, а о стремлении к счастью законными способами…
— Хорошо, я подумаю над формулировкой первой статьи. Спасибо вам.
Заседание Межрегиональной группы затянулось. Боннэр начала беспокоиться: мужа нет и нет. Не знала: как только закончилась изнурительная дискуссия, Олжас Сулейменов затащил Сахарова в гостиницу «Москва» – дать казахским телевизионщикам интервью для фильма о Семипалатинском полигоне.
Домой Андрей Дмитриевич попал около восьми вечера.
С печалью сказал о выступлении академика Гольданского на собрании Межрегиональной группы:
— Он прекрасно знает, что не прав. Знает, но всё равно... – помолчал и задал вопрос, на который и не ждал ответа: – Ты думаешь – люди меняются? Тем более мои коллеги? Не голодовки убийственны, а непонимание. И не перегрузки последних трёх лет, а всё оно же – непонимание.
Без пяти девять сказал:
— Что-то я сегодня устал, Люсенька. Пойду отдохну. В половине одиннадцатого разбуди. Продолжим работать.
— Захвати пакет с мусором. Наш мусоропровод забило.
Ефрем пошёл проводить Сахарова. Андрей Дмитриевич спустился на несколько ступенек. Остановился, задумавшись. Повернулся к зятю:
— Знаешь… Мне тут сказали, что если вращать головой, то можно избежать инсульта…
Он повернул голову чуть ли не за спину, наклонил её вниз.
«Будто большая птица», – подумал Ефрем.
Андрей Дмитриевич аккуратно и старательно поворачивал и наклонял голову.
— Теперь инсульт мне не грозит.
И продолжил спускаться по лестнице. Ефрем смотрел на сгорбившуюся фигуру – сутулую, высокую, у него защемило сердце.
Андрей Дмитриевич спустился на этаж, открыл ключами дверь, захлопнул её за собой, замок не запер – такой привычки у них не было.
Включил свет. Прошёл в дальний конец коридора к мусоропроводу. В руках ключи – забыл оставить их на полочке у двери.
Выкинул в мусоропровод пакет, повернулся – и упал.
Сердечный удар.
Пролежал полтора часа – до половины одиннадцатого. В половине одиннадцатого, как он просил, Боннэр спустилась его разбудить…
Фото: РИА Новости
Из книги Николая Андреева «Жизнь Сахарова»