Это лучший российский фильм года. В июне жюри «Кинотавра» под председательством Андрея Звягинцева отдало «Звезде» два приза (за режиссуру и за лучшую женскую роль Северии Янушаускайте). Главный приз, увы, ушел к «Испытанию» Александра Котта, любопытному, но мертворожденному фильму, формалистическому эксперименту, построенному на одном фокусе: за полтора часа не произносится ни одного слова (зато дует, как из холодильника).
«Звезда», наоборот, фильм, полный жизни, энергии и необъяснимого человеческого сияния, напоминающий одновременно мелодрамы Педро Альмодовара и советские комедии (в самом лучшем смысле слова). Хотя это просто приходящие в голову приблизительные аналогии: на самом деле автор «Русалки» Меликян сняла свое, ни на что не похожее кино. И, кстати, оно гораздо лучше, чем «Русалка».Солируют в «Звезде» Тина Далакишвили (играющая девочку-дурочку, одержимую мечтой полностью себя перекроить с помощью пластических хирургов, чтоб соответствовать существующим в ее голове идеалам красоты) и Янушаускайте (любовница олигарха, циничная и нервная стерва, которая внезапно узнает, что из-за редкой болезни жить ей осталось два месяца). Судьбы двух этих женщин вдруг переплетаются – да так, что стерва выйдет (не из жизни, а из коллизии) с принципиально другими представлениями о добре и зле.
Юозас Будрайтис играет в «Звезде» необязательную с первого взгляда роль – пожилого странного человека, коллекционирующего предметы, связанные со смертью; с этим старичком постоянно общается героиня Тины. Юозас Станиславович приехал на премьеру из Литвы, и на момент нашего разговора даже еще не видел фильма.
«ЧТОБЫ ИГРАТЬ В КИНО, НУЖНЫ ГЛАЗА»
– Ваша партнерша Тина Далакишвили – не профессиональная актриса, а 23-летний ландшафтный дизайнер, которая занимается своими проектами в Тбилиси и, по-моему, не очень-то рвется быть кинозвездой. Вместе с тем она ошеломительно играет в «Звезде» и без усилий держит весь фильм. Профессиональное актерское образование, оно вообще нужно? Или достаточно врожденных таланта и интуиции?
– Я думаю, такие люди, как Тина, в кино иногда дороже профессионала. Непредсказуемость, непредугаданность такого человека, его недумание о том, как он выглядит, приводит к тому, что все получается очень свежо, необычно и оригинально. Тина своеобразная, странная в жизни, и это, наверное, передалось и на экран. Но при этом она очень наблюдательная.
Я говорю именно о кино – в театре актерское образование все-таки требуется, там есть школа, которую надо освоить, знание сценических законов, системы Станиславского, Арто, Михаила Чехова и других мастеров. А в кино актеру, кроме всего прочего, нужна только и школа жизни. Знакомство с людьми, наблюдения за миром, переживания, счастье, несчастье, радость, отчаяние, самоугрызения – вот это и есть школа. Кино – это глаза: ни в одном другом роде актерского искусства они так много не значат. Только актера с его лицом и взглядом мы и видим на экране, и остается лишь сожалеть, что в советском кино так мало внимания обращали на актеров. Взгляд сразу выдает внутренний мир, переживания, и еще – умение слушать.
Бывают ведь профессиональные актеры, которые часто не слушают, а ждут, когда партнер закончит реплику, при этом думая: «А как я вступлю»? А слушать – большое искусство. И этому может научить только жизнь, вдумчивость, самоанализ. Лучше всего в этом смысле быть интровертом.
– Вы сказали, что в советском кино мало обращали внимания на актера.
– Да, я просто имел в виду, что в те времена ты мог целый день стоять на ногах, и никто тебе не предлагал хотя бы присесть на табуретку. Я не жалуюсь, актеров любили, их не пытали, в этом не было плохой души. Просто так получалось, что в перерывах между съемками о них забывали и не заботились. Актер уходил в тень, на пенечек, спокойно дремал. Или в машине спал. Или на травке. Ну, в общем, находил себе какое-то убежище, как кошка. Самое сложное было зимой, когда ни на какой пенек не сядешь – топчешься целый день…
Грим у нас был грубоватый, свет сильнее, чем нужно. По ГОСТу не пропускали темные кадры. Посмотрите сегодня хорошее американское кино: часто лиц актеров толком не видно, но выставленный оператором свет обрисовывает профили, скулы, глаза – и этого достаточно. Два персонажа разговаривают в полутьме. Подумать об таком в СССР – не дай Бог! Ничего же не видно, по ГОСТу не пропустят. Еще и пленка была плохая – помню один полуэротический фильм, там дама с парнем была в кровати, обнимала его, и рука у нее была сине-зеленая! Меня это привело в замешательство.
– Вас в советском кино из-за акцента все время дублировали, причем занимались этим серьезные актеры – Смоктуновский, Филозов, Нахапетов, Всеволод Абдулов. Кто вам больше всего нравился?
– Альберт Филозов. Он был точнее меня самого. Психофизически, или как это сказать – не знаю даже – он попадает удивительно. Я смотрю на себя в его озвучивании и не могу понять: это я говорю, или он говорит?
Своим голосом мне приходилось говорить редко, мы с Алисой Фрейндлих как-то беседовали, и я ее спросил: «Алиса Бруновна, почему у вас нет акцента, а у меня есть? Я же, казалось бы, нормально говорю по-русски?» И ответ быстро пришел сам: она говорит «дощщь», а я четко говорю «дождь».
Я не родился с русским языком, я его познал. С малых лет, но все равно, он не родной. И я же не безвылазно утопал в русской среде. Да, в армии я говорил по-русски, приезжал на съемки и говорил по-русски, но потом все равно возвращался в Литву и начинал говорить по-литовски. Конечно, если бы я постоянно жил в Москве, акцент бы со временем растаял.
– Тина, грузинка, мне сказала, что большинство ее сверстников русский не знают. Она исключение, ее мама научила. А сверстники знают английский, французский, но не русский.
– В Литве ситуация такая же, хотя в последние несколько лет желающим в школах дают возможность увеличить часы русского языка… Мой внук не говорит по-русски, а по-английски говорит совершенно свободно. Но я думаю, он был бы заинтересован в русском, если бы только были контакты, возможность этот язык как-то применить… Он, конечно, выучил бы его. Дочь – та по-русски говорит прекрасно, очень много по-русски читает, так же, как и по-английски, и по-итальянски. Она не просто умеет читать – она ощущает язык, а это разные вещи.
– Вы в интервью говорили, что дочь ваша живет в Лондоне, и что она – самое дорогое, что есть у вас в жизни, но подробно о ней не рассказывали.
– И сейчас не буду. Просто скажу, что она училась в Лондонском университете, закончила факультет психологии и одно время там преподавала. Потом она занялась курсами бижутерии и, как это называется…
– Стала ювелиром.
– Да! Занялась ювелирным мастерством. И сейчас она начала творить украшения. Она их не продает, а представляет на выставки. Ну, еще иногда принимает заказы.
«БАНИОНИС НЕ ПРЕДЛАГАЛ МНЕ ДРУЖБУ»
– Был замечательный литовский кинематограф в рамках СССР – фильмы Витаутаса Жалакявичюса, скажем. Что с литовским кинематографом происходит сейчас?
– Происходит очень интересное явление – возрождение литовского кино. Конечно, с совершенно другими людьми – старых уже почти никого не осталось. Новые ничего от старших не переняли, даже как ученики. Они учились по каким-то совсем другим своим восприятиям, у хорошего мирового кино. У нас есть кинопремия «Серебряный Журавль» – как бы свой литовский «Оскар», своя «Ника» – и из пяти претендентов на звание лучшего фильма в этом году нельзя было понять, кто лучший, они все были замечательные. У молодых режиссеров есть представление о том, что такое темперамент на экране, есть энергетика. Вот это меня радует. Я не говорю даже о Шарунасе Бартасе – он уже классик, но по его стопам мало кто идет. Сейчас кино создают под влиянием хороших фильмов Голливуда. А с другой стороны – под влиянием хороших европейских картин, фильмов Фон Триера, например.
– Я недавно перечитывал интервью Донатаса Баниониса, одно из последних – у него там сквозили пессимистические настроения. Он рассказывал, что министр культуры Литвы, назначенная у вас на недолгий период, просто его не узнала, встретив на приеме.
– Нельзя делать обобщений из этого дурацкого эпизода. Да, было так. Партия поставила на место министра культуры человека, который о культуре никакого понятия не имел, и руководила она, соответственно, как могла. С одной стороны, все были удивлены, а с другой стороны – что поделаешь. Культура в Литве в тот период не являлась государственным приоритетом, и не то чтобы сильно финансировалась.
Но я не разделяю пессимистических взглядов Баниониса. Он довольно консервативного порядка человек, который исповедует и находит единственно правильным Паневежисский театр под руководством Юозаса Мильтиниса. И всё. (Будрайтис говорит о Банионисе, скончавшемся три месяца назад, в настоящем времени. – Ред.) А остальные театры – дурость и глупость, он не может это смотреть, он на фестивальных спектаклях встает и демонстративно уходит.
– Вы с ним дружили?
– Ну как дружили? Мы не могли дружить, он старше меня… И он мне дружбу не предлагал. Мы дружили с академиком Виктором Топоровым – вот там я понимал, что он самим своим отношением, своей интонацией предлагает мне дружбу. А Банионис – нет. Мы с ним просто общались, от случая к случаю – то теснее, то реже. Но год назад я сделал несколько его фотопортретов, в июле была выставка, и там был его портрет – среди других.
«В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ Я СИЛЬНЕЕ ВСЕГО ЛЮБЛЮ ПОЭТОВ»
– Вы много лет работали в Москве атташе по культуре в посольстве Литвы. Почему вы ушли с этой работы?
– Я так долго на этой должности сидел, четырнадцать лет! Я думаю, нахально долго сидел. Пора было уходить. Я и раньше хотел, но менялись министры, менялись послы, меня уговаривали, я понемножку задерживался, потом снова задерживался… А потом воскликнул: все, хватит, конец, мне 70 лет, и я уезжаю домой! Но, должен сказать, было увлекательно и интересно: я узнал русскую провинцию, глубинку, истоки русских классиков – откуда они выскочили все, откуда вышли. Я русскую литературу XIX века ощущаю лучше, чем нынешнюю, – саму Россию больше ощущаю.
– А сейчас вам что-то из русской литературы нравится?
– Сейчас я больше читаю поэтов. Но, должен сказать, я люблю Петрушевскую, мне нравятся ее ирония, юмор, фантастическая какая-то идея. Хочу подобраться к Шукшину – я никогда его не читал, но начинает тянуть. И еще, соскочила фамилия, сибирский писатель…
– Астафьев?
– Астафьев! А московские люди меня не очень интересуют, скорее провинциальные, которые там получили корни, там завязали на чем-то судьбу. Я их лучше чувствую и понимаю, сам не знаю, почему. А что до московских… Да, я общался с Андреем Битовым, с Дмитрием Приговым, перечитывал их. Но, еще раз, в основном мне интересны поэты: Бахыт Кенжеев, Тимур Кибиров, Ольга Седакова. Петербуржская поэтесса Елена Шварц нравится мне очень. Еще Борис Рыжий, конечно. И с Верой Павловой мы общались, она даже играла на пианино, когда у нас в посольстве был вечер Балтрушайтиса – мы тогда все читали стихи, пили вино, валялись на коврах, прекрасно проводили время. (Борис Рыжий – екатеринбургский поэт, покончивший с собой в 2001 году, в 26 лет; Юозас Балтрушайтис – один из виднейших русских поэтов Серебряного века. – Ред.)
– Вы очень редко сейчас снимаетесь в русском кино.
– Да, в Россию меня в последнее время сниматься приглашают реже. Я переживаю иногда. Просто забыли, не хотят меня видеть. Я понимаю – старый человек, кому это интересно… К тому же иностранный артист, перелеты, гостиницы и так далее – деньги. Но Анне Меликян я зачем-то был нужен, и она меня пригласила, и я этому рад.